Лачуга должника - Страница 43

На пивном заводе "Бавария" В эту ночь случилась авария.

- Если и авария, то весьма мелкая. Тревога только нулевой степени,высказался я.

- Надо все-таки разведать, что произошло,- молвил Белобрысов. Подойдя к двери, он нажал на рукоять магнитного замка. Дверь подалась. В каюту сразу проник густоконцентрированный кошачий запах.

- Вот оно что! Это работа дяди Духа! - догадался я.- Паша, закрой же дверь!

- Побольше бы таких дядь! - воскликнул Павел.- Мне возвращены ароматы моей молодости! Так пахло на ленинградских лестницах в эпоху управдомов, жактов и жэков.

"Опять он сбивается на свою ностальгическую ахинею,- с огорчением подумал я.- Какие-то жакты, жэки…" Чтобы отвлечь его от навязчивых мыслей, я бодро произнес:

- А вонь-то на убыль пошла. Молодцы наши дегазаторы!

- Действительно, аромат уже послабже стал,- согласился он.

Прекрасное, увы, недолговечно,

- Живучи лишь обиды и увечья.

13. БЕСЕДЫ В "ПЕНАЛЕ"

В полете мы жили по условному двадцатичетырехчасовому времени. Расписание дня было весьма жесткое - практические занятия в спецотсеках, технические опросы, микросимпозиумы, тренировочные получасовки… Перечислять все считаю излишним, поскольку к услугам Уважаемого Читателя имеется "Общий отчет". Добавлю только, что изредка деловая монотонность наших будней нарушалась: по всем коридорам и отсекам "Тети Лиры" распространялись вдруг неожиданные запахи, иногда весьма малоприятные. Это самораскрывались баллончики дяди Духа; все их так и не смогли выявить и ликвидировать.

Спорадические нашествия ароматов служили неисчерпаемой темой для шуток, в особенности когда мы все собирались за обеденным столом. Наибольшим успехом при этом пользовался Павел Белобрысов. Сам Терентьев не раз с наигранной строгостью говаривал ему:

- Не смешите нас слишком, Белобрысов! Мы пришли в кают-компанию питаться, а не хохотать!

Мои опасения в отношении Павла оказались напрасными: в разговорах с участниками экспедиции он никогда не переступал логической нормы. Мало того, его ностальгические словечки и рифмованные безделушки охотно повторялись другими. Его уважали и считали, что у него легкий характер. На "Тете Лире" он обрел немало доброжелателей, хоть сам в друзья никому не навязывался и в откровенности ни с кем, кроме меня, не пускался.

Мне же он порой рассказывал такое, что я не знал, что и думать; это походило на бред наяву. Однако в его ностальгических излияниях была какая-то завораживающая внутренняя последовательность, изобилие подробностей быта, живая обрисовка характеров.

Становилось ясно, что он досконально изучил материал, прочел тысячи исторических исследований, но вместо того чтобы описать это в романе, сам себя сообразил человеком двадцатого столетия; очевидно, сказалось умственное перенапряжение. Мне припоминался аналогичный случай, опечаливший в свое время весь наш Во-ист-фак: один мой сокурсник, человек явно талантливый (ему предрекали блестящую воистскую будущность), неожиданно заявил, что он полководец Аларих, и потребовал, чтобы ему воздавали высшие воинские почести. Бедняга был отчислен с четвертого курса.

Я слушал Павла, не перебивая, еще и потому, что мне льстили его безоговорочное доверие ко мне, его полная уверенность, что я (хотя бы в силу того, что я воист) никогда не подведу его. И одновременно я улавливал в его отношении ко мне какую-то загадочную снисходительность - отнюдь не унизительную, а вполне дружескую.

Каждые пять суток все участники полета поочередно должны были держать четырехчасовую визуальную вахту в "пенале" - так в просторечии именовался овальный нарост из сталестекла, расположенный в верхней носовой части корабля. Целевое назначение этого дежурства было неясно. Возникни на пути следования что-либо непредвиденное - это бы задолго до вахтенных засекли ромбоидные альфатонные искатели и иные средства слежения и наведения.

Некоторые утверждали, что Терентьев ввел вахту для того, чтобы мы все ощутили величие космического пространства. Вахту эту всегда несли по двое и, как правило, однокаютники.

Поднявшись по узкой винтовой лестнице в термотамбур и размагнитив гермощит, мы с Павлом входили в небольшое помещение с прозрачными овальными стенами. Приняв от сменяемых нами товарищей вахтжетоны, мы усаживались в принайтовленные к полу кресла. Перед каждым был пюпитр со светящейся курсовой схемой и двумя клавишами; на зеленую полагалось нажимать каждые десять минут, на красную следовало нажать в случае появления в окружающем пространстве чего-либо неожиданного. Здесь стояла полная тишина. От курсового табло исходил неяркий фосфорический свет, а за прозрачной броней "пенала" простиралась тьма, черное ничто, кое-где пронизанное звездами. Привыкнуть к этому нельзя. Каждый раз, приняв вахту, мы с Павлом несколько минут молчали, подавленные и ошеломленные. Первым приходил в себя Паша, и каждый раз изрекал какой-нибудь стишок вроде нижеследующего:

Подойдет к тебе старуха, В ад потащит или в рай - Ты пред ней не падай духом, Веселее помирай!

Слово за слово, у нас затевалась беседа.

Именно во время этих вахт Белобрысов был со мной предельно откровенен, если можно назвать откровенностью его ностальгические вымыслы о самом себе, в которые он, видимо, верил и хотел, чтобы поверил и я. И надо признаться, что порой он так ловко подгонял "факты", строил из них такие квазиреальные ситуации, что речь его звучала убедительно..В то же время я сознавал, что если поверю - значит, я сошел с ума.